Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

сказала она, словно приговаривая к вечному поселению на голодном мысу.

— Но как же это? — бормотал я. — Когда же успела ты? Мы же вроде бы тоже…

— О чем ты? — Она вновь рассмеялась. — Посмотри на часы? В это время Загсы у нас не работают…

— Тогда я приеду! Беру такси и еду к тебе. Ты согласна?!

Надежда не возражала.

Глава 32

Прошла неделя, в течение которой, выкроив время, мы с Надей подали заявление о регистрации нашего брака. Тем временем старуха все жаловалась на шорох за стенкой, и это походило на бред, поскольку мы с Блоцким никакого шороха так и не слышали. Шуршать под обоями могло что угодно — в том числе тараканы.

Паша-биатлонист тем временем оставался на свободе, а мы с Блоцким по-прежнему стояли перед выбором, что же нам предпринять. Ежедневно начальство склоняло нас на совещаниях, требуя результата и обещая помощь, если будет хоть какая-то зацепка.

— Они же могут всю жизнь бродить, благодаря ухмылке природы, — сказал как-то заместитель начальника управления по оперативной работе. — Преступник на свободе, а эти сидят и улыбаются…

— Он может даже не прятаться, — поддержал его начальник управления и покосился на сидящего здесь же следователя прокуратуры Вялова. Тот посмотрел в мою сторону и вновь напомнил, что сроки по уголовным делам не резиновые, и что терпенье у прокурора не железное.

Такова оказалась неприглядная диспозиция, так что, запершись у меня в кабинете, мы с Блоцким вновь принялись мозговать. Казалось, мозговой штурм мог привести к результату.

— Единственный способ — это вызвать подлеца на необдуманные действия, — выдавил я из себя после часовых бесплодных раздумий.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Блоцкий.

Но я промолчал. Вынул из кармана мобильник и тут же набрал номер.

— Во сколько тебе обошлась свобода? — спросил я, услышав знакомый голос. — Кроме смеха, сколько ты уплатил Обухову, чтобы тот на тебя пахал?

Биатлонист пыхтел, собираясь что-то сказать. Вероятно, он узнал мой голос и теперь думал, с трудом соображая.

— Мы докажем твою вину, — продолжал я. — Ты сидишь в нашем капкане, так что лучше сдавайся.

— Да пошел ты! Вы ничего не докажете, — хрюкнул он утробно и отключил телефон.

Подобный ответ мог любого вывести из терпения. Повторив вызов и услышав знакомый голос, я продолжил прерванный разговор.

— Есть человек, который может тебя опознать хоть тысячу раз, — говорил я размеренным голосом. — Будучи с детства непоседливым, ты оставил на заборе клок шкуры от собственной задницы. А соседка потом мазала тебе гусиным салом…

Убийца слушал, не перебивая.

— Этот человек хоть и старый, но памятливый — так что гони бабки. Продавай всю недвижимость и рассчитывайся. А к утру гони деньги, иначе я сам привезу старуху в прокуратуру…

Это был грубый перебор. Ни о каком расчете между нами не могло быть и речи.

— Ты же у нас теперь мент! — хрюкал Паша. — Но этого, представь, мало, чтобы диктовать условия! А за звонок спасибо: буду хотя бы знать, на что ты способен. — Он опять усмехнулся. — Бабок захотел?.. Хе-хе…

— Вот именно.

— А теперь ты прикинь на минуту, где бы ты был, не будь у меня запрета? Прикинул? А теперь остынь, — он замолчал, потом вновь хрюкнул: — Дыши, короче, — и тут же отключился.

Очередные попытки услышать его голос результата не дали: Биатлонист ушел на дно.

Блоцкий хлопал глазами, едва соображая. На его глазах вымогалась взятка.

— Успокойся, это всего лишь блеф, — сказал я. — Помнишь, ты говорил об оперативном интересе? Теперь наш Паша думает, как ему поступить со старухой…

Костя Блоцкий вскочил со стула.

— Ты правильно понял: у нас мало времени, — продолжил я, поднимаясь с насиженного места. — Гоним. Где у нас машина?

Свободного транспорта в милиции не оказалось, так что снова пришлось скакать через двор к дяде и просить, чтобы отвез нас по известному нам адресу.

Дядю наш взбудораженный вид моментально вдохновил. Василий Степанович вскочил из-за стола, теребя в руках ключи, и бросился впереди нас на улицу. Моя невеста Надя во все глаза смотрела на меня из раскрытой двери бухгалтерии и что-то говорила.

— Потом, Наденька! — крикнул я ей и выбежал на крыльцо.

А минут через пять мы с Блоцким уже стояли в безлюдном переулке возле забора. По нашей просьбе дядя высадил нас на перекрестке и укатил в обратном направлении.

Набрав старухин телефон, я долго ждал, пока не услышал ее голос.

— Да, — проскрипела она, — я вас слушаю, говорите.

Лидия Алексеевна была пока что жива, и это радовало. Паша либо опаздывал, либо вообще к ней не собирался, так что наша провокация могла оказаться всего лишь домыслом.

Несмотря на торопливость суждений, Лидия Алексеевна быстро уловила суть: двое их РУВД собрались проникнуть к ней в дом, словно они невидимки.

— Ступайте в проулок, — говорила она. — Полезайте в дыру — и вдоль забора… Там же нету домов. Давайте… А я вас тут встречу…

Когда мы вошли на террасу, она принялась допрашивать, не заметил ли кто нас со стороны улицы. Однако ответить на этот вопрос со всей точностью было невозможно.

— Как же решились? — бормотала старушка. — Значит, вы мне поверили?

«На счет чего?» — едва не вырвалось у меня из груди.

В данный момент я верил лишь в то, что Паша Коньков не мог не думать о моем предложении. При этом охота «на живца» могла не привести к положительному результату.

День мы провели за занавеской у порога, слушая старушечьи бредни. Лидия Алексеевна вновь рассказывала про то, как вчера у нее все время шуршало, а потом грохнуло так, что «инда в печенках заныло».

Периодически мы просили хозяйку удостовериться, работает ли у нее телефон. В телефоне у нее постоянно гудело, и эта стабильность вселяла уныние. Позже за солью к ней вдруг явилась соседка и стала говорить про то, как трудно живется в последнее время на свете.

Старуха дала ей соли, говоря, что ложится спать, что больше никому не откроет. Когда та ушла, Лидия Алексеевна принялась ругать соседку за бесхозяйственность, хотя раньше, — вспомнила она, — за ней не наблюдалось подобной странности.

Мы продолжали сидеть за ширмой, изнывая от недостатка движений.

— Как это можно терпеть, чтобы без соли жить? — бормотала хозяйка.

Мы слушали, не проронив ни слова, и если бы в это время шла запись на диктофон, то можно было бы подумать, что старуха говорит сама с собой.

Потом она устала от разговоров и, наконец, уснула.

В помещении окончательно стемнело. В тишине громко щелкали стены. Как-то странно, словно по ним кто-то бегал, трещали